Если бы Хайнлайну дали компьютер…

У меня есть две пишущие машинки — немецко-германская из конца семидесятых годов прошлого века и её советская копия из восьмидесятых. И даже изрядный запас красящих лент для них в прошлом августе из Киева привёз.

В Кишинёве эти машинки продаются свободно, бо никому особо не нужны.

А красящие ленты для них в Кишиневе не продаются. Их нет, потому что они вообще никому не нужны.

А без красящей ленты пишущая машинка не работает.

(мрачно) Ха-ха-ха.

Почему две:

• надо было мне организовать долгосрочные письменные отправительно-получательные мероприятия между двумя почтовыми абонентами,
• ремонтировать такие машинки сегодня приходится только самостоятельно. А эти две машинки собраны по одному принципу (также схожа функциональность), и для постоянного техобслуживания это прям важно.

Но, как водится, случился случайный случай, после чего необходимость в «трака-така»-машинках отпала. Ну да, ну да… «Кого ты хотел удивить?»

Что ж, потыкал по ним в свободном режиме. Кисточкой по их внутренностям прошёлся, машинным маслом где надо пропшикал.

Сегодня такие девайсы удивляют неожиданной шумностью. Если «потный вал вдохновения» окатит ретро-писателя поздней ночью, то авторский стрёкот вызовет из небытия и соседей, и тени забытых предков с первого этажа по девятый, и все будут орать в один голос «Выключи это немедленно, непечатная ты тварь!»

Ход клавиш огромен, «порхать» по ним невозможно, между кнопками зияют коварные пропасти, неподготовленные пальцы проваливаются куда-то вглубь страшной механизмы, и чтобы нажать следующую клавишу, надо палец сперва поднять «на исходную позицию»…

Вообще, по клавишам машинки надо колотить, ударять, с размахом, надо надсадно насаживать оттиски буковок на бумагу. Мягкое прикосновение к ним не имеет никакого смысла. Например, если нажимать на пробел мягко, как на компьютерной клавиатуре, то иногда каретка (большая тяжелая штука, в которую закатывают бумажный лист) сдвигается на один символ, а иногда больше нужного. В нажатиях нужна однозначность.

А ещё ей постоянно нужна бумага, всякая бумага, много бумаги, и обычной, и копировальной. Копирка пачкает пальцы, уши, носы, котов и должна быть запрещена к распространению международной конвенцией ООН, но без копирки у тебя всегда будет только один экземпляр текста…

А ещё было удивительно сложно осознать невозможность редактировать что-либо на бумаге — кмх… Клавиша Backspace есть, но… Кхм… да, это было неожиданно.

А ещё выяснилось, что эта штука правильно называется «пишущая машинка», а не «печатная машинка», но всем как всегда…

И что-то подумалось навскользь о том, что сам Роберт Хайнлайн когда-то набирал тексты на вот таких пишущих печатных машинках… Прожил он долго, с 1907-го до 1988-го, а значит, застал начало эпохи персональных компьютеров. Была ли у него возможность набора текстов на персональных компьютерах?

Щупал ли он TeX?

Кнут сделал “TeX” в 1978-м и даже полностью переписал в 1982-м году.

“LaTeX” появился в 1984-м.

“Apple II” появился в 1977-м.

Вполне мог… наверное.

Да работал ли мэтр он вообще на компьютерах?

Оказывается — да, был такой опыт. Но прежде всего надо учесть контекст. Если бы у Хайнлайна в самом начале писательской карьеры был компьютер, то он, наверное, и не женился бы…

Хайнлайн написал свой первый рассказ («Линия жизни») в 1939-м году. Если бы ему тогда дали компьютер, то ничего бы он не написал, а умер бы за чтением технической документации в попытке собрать действующую модель. Ведь компьютерами в те времена назывались два устройства:

• АВМ («ана́логовая вычислительная машина»; не путать с ЭВМ, которая «электронная вычислительная») в Массачусетском технологическом институте (MIT)
• МВУ (механическое вычислительное устройство) “Z1” Конрада Цузе, модель пробная и в практической работе не использовалась. И даже “Z2” в дело не пошла, а вот “Z3” немецкая военщина взяла на вооружение в 1941-м и начала фигачить расчёты вибрационных характеристик крыльев и оперения в проектируемых военных самолётах для Люфтваффе.

Поэтому в те времена никаким писателям никаких компьютеров никакие Люфтваффе не предоставляли. Сиди и делай «трака-така» на пишущей машинке.

Однако же Хайнлайн таки кое-что понимал в работе тех больших, тёплых, ламповых компьютеров. Во время WWII Хайнлайн числился в ВМФ США бывшим морским волчистым офицером, списанным на берег по состоянию здоровья, поэтому он, вместе с Айзеком Азимовым и Лайоном Спрэгом де Кампом (ВНЕЗАПНО оба такие же писатели-фантасты, публиковались иногда в одном и том же номере одного и того же журнала — Astounding v28n02 [1941 10]!) работал на благо своей американской родины в научно-исследовательской лаборатории ВМФ в Филадельфии, где разрабатывали методы борьбы с обледенением самолётов на больших высотах, аппаратуру для слепой посадки и компенсирующие гермокостюмы для пилотов — предтечу скафандра для космоса. А компьютеры в той исследовательской лаборатории были (вояки же), и пройти мимо них Хайнлайн, конечно, не мог.

Авиация тех времен постоянно развивалась, и оказалось, что на больших высотах у пилотов начинаются проблемы с дыханием — «кислородное голодание» отключает организм чуть менее, чем полностью. Одни только кислородные маски ничего не решали, бо на высоте 15 км давление выделяемого легкими углекислого газа превышает атмосферное давление и сделает дыхание невозможным. А выше 19 км в организме начнут кипеть все биологические жидкости. Поэтому военные начали придумывать специальные лётные костюмы, которые обеспечивают и шланг с кислородом, и давление, при котором человек может жить, работать и пулять ракетами по супостатам. Или, например, летать над старым добрым мирным СССР и бесплатно фотографировать крестьянок и военные объекты. Вот к этому делу Хайнлайн и подключился.

Принято считать, что а) именно Хайнлайн сделал первое правдоподобное и реалистичное описание скафандра в научной фантастике, и что б) это стало возможным во многом благодаря его работе в исследовательской лаборатории. И таки да, в тогдашних сайнс-фикшынах скафандры описывали как просто усиленные бронёй водолазные костюмы, тогда как Хайнлайн пошёл по пути «В эту штуку надо всунуть человека, и сделать так, чтобы он остался жив в условиях космоса — давайте подумаем, как это сделать». В ювенильной хайнлайновской «Имею скафандр — готов путешествовать» 1958-го года все эти рассуждения изложены удивительно ясным языком. Человек же постоянно нуждается и в ряде газов на вход (смесь кислорода с азотом), и в ряде газов на выход (углекислый газ), и в терморегуляции — чтобы не замёрз и одновременно чтобы не сварился в пустоте космоса.

Опыт, конечно, показательный, но с последствиями. В повести «Астронавт Джонс» (1953) экипаж мегасупермежзвёздного корабля «Асгард» (и он — корабль, а судно — это то, что под койкой у бывшего лихого моремана) переносится от одной планеты к другой прыжками через гиперпространство. И прыжки эти надо рассчитать или вручную, с помощью таблиц с данными для астронавигации (переплетены в виде толстых книг), или с помощью компьютера. И Хайнлайн втиснул в тесный «Асгард» компьютер, который был ему знаком и понятен.

Это в современных компьютерах есть место для хранения всех нужных данных. В древних компьютерах места для хранения не было, и цифры для расчётов приходилось вводить вручную. Или с перфокарт, но это тоже «вручную». И ещё надо было безошибочно переводить всё из десятичной системы в двоичную, а затем расшифровывать ответ в обратную сторону.

Вот такой компьютер и был предоставлен мэтром письменной словесности астронавигаторам будущего. И они не отказались:

«Потом наступила вахта, во время которой Келли разрешил ему провести на компьютере тренировочный расчет подхода к точке перехода; Ногучи диктовал константы из таблиц, а сам Келли исполнял роль астронавигатора, следуя распечаткам данных последнего перехода, фактически произведенного кораблем. Программирование производилось устно, как бывает всегда, когда астронавигатора захлестывают поступающие данные, перед самым моментом подачи наиболее ответственного сигнала на резкое ускорение, которое должно перевести корабль через скорость света.

Келли диктовал данные значительно медленнее, чем это бывает на практике; одновременно Ногучи глядел в таблицы и диктовал Максу числа. Сперва Макс нервничал, пальцы его так дрожали, что трудно было нажать на верные клавиши, но затем он успокоился и начал работать легко, словно он и машина рождены друг для друга.

Келли диктовал: «…двоичный натуральный логарифм от ноль точка восемь семь ноль девяносто два, умноженный на…». Макс услышал голос Ногучи, переспросившего данные. Ногучи рылся в книге, ища нужную страницу, но намного раньше, чем он успел ее найти, страница появилась перед мысленным взором Макса. Он бессознательно нажал клавиши, не дождавшись Ногучи.

— Поправка, — прозвучал голос Келли. — Слушай, ты, тупица, тебе не надо вводить те цифирки, которые я говорю, ты вводи те цифирки, которые тебе Ногги скажет. Ну сколько тебе раз повторять?

— Но я же… — начал и осекся Макс. До этого момента никто на борту «Асгарда» не догадывался, что он обладает такой непристойно странной памятью.

— Что «ты же»? — Келли хотел было сбросить последние данные, введенные Максом, но приостановился. — Если подумать, ты же не мог ввести в эту штуку десятичные цифры. Так что же ты, интересно, сделал?

Макс знал, что прав, и очень не хотел, чтобы думали, будто он ошибся.

— Я ввел те цифры, которые Ногучи собирался мне продиктовать.

— Повтори-ка это снова, — Келли смотрел на него не отрываясь, — ты что, читаешь мысли?

— Нет, но цифры я ввел правильные.

— Хм… — Келли нагнулся над пультом. — Повтори-ка, Ногги, — Вычислитель выдал длинный ряд нулей и единиц, двоичный эквивалент зачитанного Келли выражения; Келли проверял нажатые клавиши, губы его слегка шевелились. Он выпрямился. — Как-то раз один парень при мне тринадцать раз подряд выбросил семь очков, причем кости были честные. Это что, Макс, тебе просто повезло?

— Нет.

— Ладно. Ногги, кинь-ка мне эту книгу. — Келли довел задачу до конца, выдавая Максу только начальные данные и необходимые действия, не переводя числа в требуемую компьютером двоичную форму. Все это время он листал книгу и заглядывал через Максово плечо. Макс боролся с нервозностью и быстро нажимал клавиши; пот заливал ему глаза.

В конце концов Келли сказал:

— О’кей, крутни-ка ему хвост. — Макс щелкнул тумблером, подавая сигнал, по которому машина заглотила программу и мгновенно ее переварила; ответ выразился в огоньках: горит — не горит, машинном эквиваленте двоичных чисел.

Келли, при помощи книги, перевел число, выраженное огоньками, в обычный десятичный вид. Затем он взглянул в журнал. Потом закрыл журнал, отдал его Ногучи.

— Попью-ка я кофе, — тихо сказал он и отошел.

Ногучи открыл журнал, посмотрел на лампочки, горевшие на панели компьютера, заглянул в таблицы и поглядел на Макса с очень странным выражением на лице. Макс поднял глаза и увидел, что Келли смотрит на него поверх своей чашки кофе с таким же самым выражением. Макс нажал на кнопку сброса, лампочки на панели компьютера потухли, он встал с сиденья. Никто не произнес ни слова».

Ну, а мы эту пару слов произнесём. Полноценный, многопалубный, шикарный космический корабль они делать уже умеют, искусственную гравитацию они делать умеют, и прыгать через подпространство они уже умеют, и кофе у них есть, и налаживать бесперебойную гравитацию в космосе они умеют, и вообще в космосе могут путешествовать все, от богачей до обслуги, никому «по здоровью» в полёте не отказывают. И компьютеры на их кораблях есть, правда, без дополнительного набора таблиц Брадиса в космос не летают, но — всё надёжно, всё работает…

Кто полетел бы в неведомое космическое пространство з таким обладнанням?

Я.

Сам Хайнлайн, начиная с шестидесятых, работал всё больше и чаще. Поначалу-то он не выпендривался, писал тонким пёрышком в тетрадь левой рукой научно-фантастические рассказы, а правой — научно-фантастические романы. Но ведь всё равно позже всё написанное надо набарабанить на печатной машинке, бо огрехи текста в рукописи незаметны, текст всегда надо отчуждать в печатные буквы, перечитывать, исправлять, перепечатывать.

Мда, старые времена… В погоне за оптимизацией некоторые писатели писали тексты сразу на машинке (Хемингуэй, Сименон, etc). Которые уже состоялись — нанимали для этого наборщиц. Которые победнее — брали наборщиц в жёны. Естественно, Хайнлайн тоже апгрейднулся от карандашей до пишущей машинки, а затем и до третьей жены.

Есть не очень яркие, но логически верные свидетельства о том, что с какого-то дня он ушатывал одну пишмашинку за другой, и много денег потратил на девушек, которые умели этими самыми машинками тарахтеть.

Это было неизбежно. Все механизмы со временем распадаются. И кое-что приходится делегировать.

А тут как раз произошёл исход семидесятых — начинается явление персональных компьютеров американскому народу. Уже продавались компьютеры Commodore и RadioShack, за ними уже подтянулись Apple II и Atari . Появились очень ценные для тогдашних пользователей дисководы (флопаки на пять дюймов), программы для набора текста и для уже привычных нам электронных таблиц — возможно, самое ценное в быту, бо бюджеты, отчёты, налоги и всё такое прочее эксельное. Было они все в принципе дорогими, «горячими», ненадёжными и по нашим меркам работали медленно, но это было только начало, поэтому все или терпели, или делали всё то же самое без компьютеров — old-school way.

И вот на этом исходе семидесятых на сцене появляется Вирджиния Герстенфельд, третья супруга Роберта Хайнлайна — лейтенант ВМФ США в отставке, профессиональный химик, фигуристка (высший любительский уровень), знала джиу-джитсу, латынь и ещё пять-шесть других языков, прекрасно готовила, была способна самостоятельно освоить любую технику, два года учила русский язык для того, чтобы сопровождать Хайнлайна в путешествии по СССР в 1959—1960-м (Москва, Киев, спортивные стадионы). Она не редактировала его произведения, но полностью участвовала в менеджменте публикаций, так что без неё вся история не была бы историей.

К тому моменту Джинни (а её все так называли, так позволим себе это и мы) уже видела, как лихо управляется с одной из первых машин «Atari» Мэрилин Нивен, супруга писателя-фантаста Ларри Нивена. Полагаю, что это была модель «Atari 800». И говорят, что Мэрилин приходилось эту шнягу то и дело самостоятельно чинить.

Как и большинство тогдашних персональных компьютеров, упомянутый Atari представлял собой толстую клавиатуру, в которой было спрятано, собственно, всё то, из чего состоит компьютер. Просто подключи это всё, если получится, к какому-нибудь современному телевизору и be happy.

В 1993-м в компьютерном классе бывшего кишиневского дома пионеров были «Yamaha КУВТ» (Комплект Учебной Вычислительной Техники), которые больше интересовали нас, тогдашних школьников в плане «пошпилять в игрушки после занятий», чем «творить творения на BASIC», но всё-таки. Желто-зеленые мониторы, BASIC, goto, все дела. До Windows 95 ещё было несколько лет.

Но у нас на клавиатурах были отдельные, здоровенные кнопки управления курсором, а на Atari 800 (и других похожих на него компьютеров) эти «стрелки» были кнопками второго уровня, до которых можно было добраться только через Shift. Не сказать, что это мозголомка, привыкнуть можно. Но ептыть же!

И Джинни правильно оценила апгрейд от пишущих машинок до персонального компьютера:

• Клавиатура, которую проще чинить, чем на пишущей машинке.
• Возможность печатать до черта копий одного текста на домашне-бытовом принтере.
• Уже были компьютеры о встроенным экраном, на котором можно постоянно видеть и редактировать текст.

Вот это было бы апгрейдом всех апгрейдов процесса создания текстов! В тартарары эти наши/ваши аналоговые машинки. В бездну.

И Вирджиния выбрала ЭВМ совмещённый с экраном — «Zenith Z89».

Справа от экрана отсек для всякого, например, для дисковода. 48 КБ ОЗУ и 5,25-дюймовый дисковод. Несъёмная клавиатура отличалась высоким качеством сборки и необычным количеством клавиш специального назначения: REPEAT, ESC, TAB, CAPS, CTRL, SCROLL, RESET, BREAK, BACK SPACE, LINE FEED, DELETE, REPEAT и две с красными и синими квадратиками. Центральный процессор Z80 с тактовой частотой 2 МГц. И над всем этим 12-дюймовый монохромный, мерцающий ЭЛТ-экран, на котором помещалось 80 × 25 символов. Ндя.

В наше время такие компьютеры чаще упоминаются под названием “Heathkit H-89”, потому что изначально их делала компания Heath:

Стоил он $2.295 и это таки было дорого (половина нового Кадиллака), но Хайнлайн пошёл вразнос и взял сразу два экземпляра — для себя и для Джинни. Он взял да и быстро освоил текстовый редактор «Magic Wand», и после волшебного выполнения «поиск-замена по тексту» сделал эпохальное заявление:

«Это освобождает меня от тирании машинисток!» ©

Он даже письма начал писать только на компьютере. Говорят, что цифровой архив Хайнлайна, в отличие от бумажного, так и хранится в Калифорнийском Университете на исходных носителях — древних пятидюймовых флоппи-дисках. Если это правда, то жить им осталось недолго и архив можно считать утерянным.

Первым текстом, который был набран полностью на “Z89”, был «Фрайди» (который я впервые прочитал в поезде между Молдовой и Украиной в 1994-м или 1995-м и с тех пор… впрочем, неважно), и с тех пор пишущие машинки в быту Хайнлайнов не фигурировали. Всегда проще иногда выковыривать кнопки и быстро прочистить контакты на клавиатуре, чем вызывать механика и ремонтировать уходящую вразнос пишущую машинку.

И если сам Роберт Хайнлайн использовал свой компьютер только в качестве текстового процессора, то Джинни пошла дальше и (в том же 1981-м году) изучила «Basic». А ей было уже 65 лет.

Начинаем ныть о том, что возраст мешает…

Вместе с компьютерами Хайнлайны взяли страшную вещь — дисковый принтер «Sprint Qume». Это такая себе сверхпродвинутая печатная машинка, где вместо множества штанг с литерами перед бумагой постоянно крутится диск с буквами. В нужный момент по соответствующей букве происходит резкое стуканье, на бумаге остаётся оттиск буквы и каретка уносится на один символ влево. Такая машинка с высокой скоростью печати работала с повышенной шумностью, причём настолько, что во время работы её прикрывали звукопоглощающим чехлом. Ну так а шоподелать…. И она тоже требовала возни с бумагой и красящую ленту, которая сегодня в Кишиневе нигде не продаётся (БЛЕАТЬ!).

Так что ответ да — Хайнлайн на персональном компьютере клавишами тарахтел и нам велел.

Послесловие про специализацию

Раз уж речь зашла про компьютеры и Хайнлайна, упомянем его меметичный пассаж про специализацию из «Достаточно времени для любви, или Жизни Лазаруса Лонга» (1973):

Каждый человек должен уметь менять пеленки, планировать вторжения, резать свиней, конструировать здания, управлять кораблями, писать сонеты, вести бухгалтерию, возводить стены, вправлять кости, облегчать смерть, исполнять приказы, отдавать приказы, сотрудничать, действовать самостоятельно, решать уравнения, анализировать новые проблемы, вносить удобрения, программировать компьютеры, вкусно готовить, хорошо сражаться, достойно умирать. Специализация — удел насекомых.

Без контекста эта цитата очень нравится всем, особенно упоминание про необходимость уметь программировать компьютеры. Но это не гимн супротив специализации.

Автор цитаты — Лазарус Лонг — кагбэ, старейший человек, он прожил на момент действия романа более 2000 лет (действие происходит в 4325 земном году). Он повидал настолько много всякого, что может в любой момент выдать афоризм на любую тему, с контекстом или без. Характерные примеры его ВНЕЗАПНЫХ высказываний:

«Если ты не любишь себя самого, другие тебе тоже не понравятся».

«Демократия основывается на предположении, что миллион человек умнее одного».

«Человек, не способный к математике, не является разумным. Этого недочеловека в лучшем случае можно терпеть, раз он научился носить ботинки, мыться и не сорить в доме».

«Мой ей ноги».

Собственно, сам Хайнлайн программировать не умел, и вообще там сказано не только про необходимость умения программировать. Там предлагается уметь резать свиней… и сонеты писать. На смерть свинье и вкусным биточкам.

Скорее всего, это следует читать так, что — может всякое случиться, и если что, то придётся писать сонеты, если рядом не будет профессионального сонетиста. Надо быть готовым делать всё самостоятельно (как Джинни). Даже если кажется, что происходит ужас-ужас — соберись, посмотри, попытайся разобраться самостоятельно…